Неточные совпадения
Он ограничился удалением из замка всех
детей служащих, опасаясь, что благодаря низкому обществу прихоти мальчика
превратятся в склонности, трудно искоренимые.
Сказка не над одними
детьми в Обломовке, но и над взрослыми до конца жизни сохраняет свою власть. Все
в доме и
в деревне, начиная от барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, — все трепещут чего-то
в темный вечер: всякое дерево
превращается тогда
в великана, всякий куст —
в вертеп разбойников.
«Боже мой! — думал он, внутренне содрогаясь, — полчаса назад я был честен, чист, горд; полчаса позже этот святой
ребенок превратился бы
в жалкое создание, а „честный и гордый“ человек
в величайшего негодяя! Гордый дух уступил бы всемогущей плоти; кровь и нервы посмеялись бы над философией, нравственностью, развитием! Однако дух устоял, кровь и нервы не одолели: честь, честность спасены…»
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика
превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы с Константином Васильичем были
детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам, старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
Из «жены судьи», одного из первых людей
в городишке, она
превратилась в бедную вдову с кучей
детей и без средств (пенсию удалось выхлопотать только через год).
«веретён, веретён!» Сходство это, впрочем, совершенно произвольно, да и крик болотного кулика весьма разнообразен: он очень короток и жив, когда кулик гонит какую-нибудь хищную или недобрую птицу прочь от своего жилища, как, например, сороку или ворону, на которую он то налетает, как ястреб,
в угон, то черкает сверху, как сокол; он протяжен и чист, когда болотный кулик летит спокойно и высоко, и
превращается в хриплый стон, когда охотник или собака приближаются к его гнезду или
детям.
Пораженная внезапностью печального открытия, маленькая женщина не удержалась на высоте своей солидности, и,
превратившись вдруг
в огорченного и беспомощного
в своем огорчении
ребенка, она,
в свою очередь, горько и неутешно заплакала.
Должно надеяться, что судьба избавит mademoiselle Ada от подобного благополучия: из румяного, пухлого
ребенка она
превратилась в слабогрудую, бледненькую девочку; нервы ее уже расстроены.
Луша, как многие другие заброшенные
дети, росла и развивалась наперекор всяким невзгодам своего детского существования и к десяти годам совсем выровнялась,
превратившись в красивого и цветущего
ребенка.
Мамаши еще спали, а малые
дети не
превращались еще
в жертвы нарядных детских костюмчиков.
Жизнь мальчика катилась вперед, как шар под уклон. Будучи его учителем, тетка была и товарищем его игр. Приходила Люба Маякина, и при них старуха весело
превращалась в такое же
дитя, как и они. Играли
в прятки,
в жмурки;
детям было смешно и приятно видеть, как Анфиса с завязанными платком глазами, разведя широко руки, осторожно выступала по комнате и все-таки натыкалась на стулья и столы, или как она, ища их, лазала по разным укромным уголкам, приговаривая...
Повторилась обратная история: недоброжелательные соседи избивались, их жилища
превращались в пепел, а жены и
дети забирались
в полон.
— Мать мою взорвала такая иезуитская двуличность; она забыла предостережение Бениса и весьма горячо и неосторожно высказала свое удивление, «что г. Камашев хвалит ее сына, тогда как с самого его вступления он постоянно преследовал бедного мальчика всякими пустыми придирками, незаслуженными выговорами и насмешками, надавал ему разных обидных прозвищ: плаксы, матушкина сынка и проч., которые, разумеется, повторялись всеми учениками; что такое несправедливое гонение г. главного надзирателя было единственною причиною, почему обыкновенная тоска
дитяти, разлученного с семейством,
превратилась в болезнь, которая угрожает печальными последствиями; что она признает г. главного надзирателя личным своим врагом, который присвоивает себе власть, ему не принадлежащую, который хотел выгнать ее из больницы, несмотря на позволение директора, и что г. Камашев, как человек пристрастный, не может быть судьей
в этом деле».
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной силы ничто не может противостоять, она способна содеять чудеса на земле, может покрыть всю землю
в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом говорят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как
ребенок в море, а дождь
превратился в ливень.
Конечно, крестьянская натура крепка, и если
ребенок уцелеет, то к зрелому возрасту он
превращается почти всегда
в дюжего и плечистого парня с железным здоровьем или
в свежую, красную девку, во сто крат здоровее иной барышни, с колыбели воспитанной
в неге и роскоши; но ведь не всякому посчастливится уцелеть: сколько их и гибнет! сколько остается на всю жизнь уродами!
Пока
ребенок был зверком, баловству со стороны Михайла Степановича не было конца; но когда у Анатоля начала развиваться воля, любовь отца стала
превращаться в гонение. Болезненный эгоизм Столыгина, раздражительная капризность и избалованность его не могли выносить присутствия чего бы то ни было свободного; он даже собачонку, не знаю как попавшуюся ему, до того испортил, что она ходила при нем повеся хвост и спустя голову, как чумная.
Но ведь
в лавр была превращена нимфа, спасавшаяся от грубого насилия бога.
В камень
превратилась дочь Тантала Ниоба от безмерной скорби по убитым богами
детям. Для верующего эллина это были не красивые легенды, украшавшие природу, это был самый подлинный ужас.
В моем родном городе Нижнем (где я родился и жил безвыездно почти до окончания курса) и тогда уже было два средних заведения: гимназия (полуклассическая, как везде) и дворянский институт, по курсу такая же гимназия, но с прибавкой некоторых предметов, которых у нас не читали. Институт
превратился позднее
в полуоткрытое заведение, но тогда он был еще интернатом и
в него принимали исключительно
детей потомственных и личных дворян.
Эти
дети, эти маленькие, еще невинные
дети. Я видел их на улице, когда они играли
в войну и бегали друг за другом, и кто-то уж плакал тоненьким детским голосом — и что-то дрогнуло во мне от ужаса и отвращения. И я ушел домой, и ночь настала, — и
в огненных грезах, похожих на пожар среди ночи, эти маленькие еще невинные
дети превратились в полчище детей-убийц.
Если бы не
дети —
превратилась бы она
в злобного конторщика,
в хозяйку-колотовку.
Детям превратиться в бедняков, захудалых графчиков, и тяжелым трудом зарабатывать себе черствый кусок хлеба.
Еще два раза встречались мы на том же Балтийском прибрежье, но жили
в разных местах и видались гораздо реже. Тогда уже Гончаров стал страдать глазом и припадками болезни легких. Он как-то сразу
превратился видом
в старца, отпустил седую бороду, стал менее разговорчив, чаще жаловался на свои болезни, жил на Штранде больше для воздуха, чем для купанья. Его холостая доля скрашивалась нежной заботой о чужих
детях, которых он воспитал и обеспечил.
Юрик сдержал свое слово: и он, и его братья теперь решили всячески ублажать и радовать добряка Гросса. Хотя Юрик еще не выздоровел вполне и оставался
в постели, но старался всеми силами облегчить доброму Гроссу его уход за ним. Капризы и требования Юрика разом прекратились, и из упрямого, настойчивого и требовательного больного он
превратился в трогательно покорного
ребенка. Бобка и Сережа, видя такое смирение со стороны своего «главаря» Юрика, стали, по своему обыкновению, подражать ему во всем.
Добрая Ольга Николаевна приютила свою дальнюю родственницу с сыном, и Вася, превратившийся с летами
в Василия Васильевича, вырос вместе с Петей и Машей,
детьми Хвостовой, с которыми его соединяли узы искренней дружбы детства, а относительно Марьи Валериановны это чувство вскоре со стороны молодого человека
превратилось в чувство немого обожания и любви, увы, неразделенной.
Маленькая итальяночка
превратилась в прелестную парижанку, и Николай Герасимович старался всем, чем только мог, сделать ее жизнь приятною, балуя ее, как
ребенка, и исполняя все ее причуды, что для него самого было величайшим наслаждением.
Поэтому С.
превратился в совершенного
ребёнка.
Сама цесаревна
превратилась из шаловливой красавицы, какой она была
в ранней молодости,
в грустную, но ласковую женщину, величественного вида. Она жила с чарующею простотой и доступностью, каталась по городу, то верхом, то
в открытых санях, и посещала святыни. Все
в ней возбуждало умиление народа: даже гостиннодворцы не брали с нее денег за товары. Но чаще всего видели ее
в домике у казарм, где она крестила
детей у рядовых и ублажала родителей крестников, входя даже
в долги. Гвардейцы звали ее «матушкой».
Было смятение, и шум, и вопли, и крики смертельного испуга.
В паническом страхе люди бросились к дверям и
превратились в стадо: они цеплялись друг за друга, угрожали оскаленными зубами, душили и рычали. И выливались
в дверь так медленно, как вода из опрокинутой бутылки. Остались только псаломщик, уронивший книгу, вдова с
детьми и Иван Порфирыч. Последний минуту смотрел на попа — и сорвался с места, и врезался
в хвост толпы, исторгнув новые крики ужаса и гнева.